Юлия Домна – родилась в Эмезе; отец ее Юлий Бассиан был жрецом при храме Солнца. Ее взял в жены Септимий Север в 187 году, увлеченный ее умом и красотой, а также прельстившись оракулом, который предсказывал ей брак с государем. Гордая, стойкая и неудержимо честолюбивая, Юлия Домна, как говорили, убедила мужа стремиться к престолу, и хотя не смогла вполне подчинить себе этого твердого человека, но оказывала на него значительное влияние, даже в политике, действуя религиозными мотивами на его суеверную душу. Домна родила Септимию двух сыновей – Каракаллу в 188 году и Гету в 189; сопровождала его на Восток в Азию и Египет и на Запад – в Британию. По ее настоянию он вступил в борьбу с Нигером и Альбином.
Главным врагом Юлии Домны был любимец Севера, Плаутиан, которому удалось охладить к ней мужа обвинениями ее в прелюбодеяниях и заговорах. Трудно сказать, насколько эти наговоры были справедливы, но Плаутиана заколол Каракалла в присутствии самого императора, а Домна осталась невредимой. Жажда власти заставила ее стерпеть уже после смерти Септимия Севера злодеяние старшего сына, умертвившего своего брата, ее любимца Гету, почти в ее объятиях в 212 году. Она примирилась с братоубийцей, надеясь повлиять на него в дальнейшем. Равнодушный ко всему, кроме грубых удовольствий, Каракалла, став императором, предоставил ей заведовать государственной канцелярией (cura epistolarum) и фактически руководить управлением. Рассказы врагов о том, что Юлия Домна полонила сына чарами своей еще сохранившейся телесной красоты и вступила с ним в противоестественную кровосмесительную связь, вряд ли заслуживают доверия: она не могла не понять, что подобного рода порок должен был подорвать ее авторитет даже в испорченном обществе, а политическая страсть побеждала в ней половое извращение.
Никогда еще ни одна женщина не достигала такой высоты. В посланиях к сенату имя Юлия Домна ставилось рядом с императорским; ее величали почетными именами Augusta, mater senatus, mater castrorum, patriae, отождествляли с богинями Венерой и Вестой, Деметрой и Герой, строили храмы в ее честь; восточное имя ее Домна сопоставляли латинским термином domina (госпожа). Безграничность притязаний Юлии Домны обнаружилась особенно ярко в ее последние дни. Когда в Антиохии до нее дошла весть о гибели сына, она решилась противопоставить узурпатору Макрину свою собственную власть, требовала от преданного Каракалле войска провозглашения ее “государем”, вдохновляясь образами Семирамиды и Никотрисы. Убедившись, что дело ее потеряно, Юлия Домна уморила себя голодом. Обоготворенный ее образ вступил в пантеон цезарей, правивших миром. Великолепные бюсты и медали увековечили прекрасные черты ее лица.
Как ни велико было политическое влияние Юлии Домны, но истинным царством ее являлась сфера умственной деятельности. Занятия наукой были для Юлии Домны не одним развлечением: она нашла в них пищу для своего пытливого ума. Около нее расцвел настоящий “салон” вроде тех, которые создавали знаменитые женщины эпохи Перикла, времен Ренессанса и века Просвещения. Цивилизация была тогда высока и разнообразна; отличительной особенностью умственных вкусов собиравшегося около Юлии просвещенного кружка являлось именно стремление к энциклопедизму. Выдающиеся и изящные представители всевозможных отраслей науки, литературы, красноречия, поэзии, искусства принимались с распростертыми объятиями в блестящем кружке и пользовались щедрыми милостями императрицы. В числе постоянных членов салона Юлии Домны были такие поэты, как Оппиан и Гордиан, ученые, как Галлен и Серен Саммоник, рассказчики, как Элиан, юристы, как знаменитые Папиниан, Ульпиан и Павел, историки, как Диоген Лаэрт и Марий Максим, педагоги, как Антипатр Персеполийский, воспитатель детей императрицы.
Носителями литературы и философии здесь были “софисты”, знавшие все, умевшие обо всем говорить, во главе которых стоял Филострат Лемносский, любимый собеседник Юлии Домны. Все эти люди принадлежали ко всевозможным народам, но больше всего было между ними греков и сирийцев. В просвещенной гостиной сияли также даровитые женщины. Сам император посещал иногда собрания; Гета был в них активным лицом; удавалось привлекать туда даже Каракаллу. Сочинения Афинея (“Деипнософисты”) и Филострата (“Биографии софистов”) дают понятие об интересах, господствовавших среди “цвета образованности” эпохи.
Беспрепятственное наслаждение всеми благами культурного комфорта, непринужденное пользование, по собственному выбору, утонченнейшими продуктами литературы и искусства, капризные прогулки по всем ступеням длинной и извилистой лестницы, соединяющей серьезные вопросы науки, с одной стороны, и элегантные мелочи жизни – с другой, а поверх всего этого – легкость нравов: таков, по-видимому, был общий дух тогдашней отборной интеллигенции. На самом деле, однако, лучших людей среди ее членов волнуют “великие проблемы бытия”; они стремятся к познанию истины о мире и к определению смысла жизни. Они мучаются от наблюдения зла и от сознания греховности, не удовлетворяются работой для личного счастья в настоящей жизни – и это заставляет их искать конечных ответов на коренные вопросы в религии. Развращенные души хотят очиститься и подняться верой, мистически надеясь на помощь свыше.
Жажда разрешить тревожные сомнения побуждает мыслителей такого склада черпать материал в религиях всего мира, создать громадную “федерацию богов”; но они понимают необходимость найти упрочивающее начало, которое переработало бы нестройную, сложную смесь разнородных начал, организовало бы гармоническую систему миросозерцания. В духовной атмосфере двора Юлии Домны такой объединяющей силой явились возрождающиеся идеи пифагорейства, своеобразно переплетавшиеся с доктринами позднейшей греческой и александрийской философии. На такой почве вырастала тенденция к спиритуалистическому монотеизму, к тяготению всех божеств около одного верховного божественного принципа. Рядом с этим развивалось учение о приобретении вечной жизни путем очищения от греха, подвигами аскетизма. Главный сотрудник Юлии Домны, Филострат, чтобы показать новым верующим, благочестивым и искупающим беззакония путь спасения, написал, по ее настоянию, идеализированную биографию Аполлония Тианского, как образец “святого человека”, открывающего цель жизни, ведущего к сближению с божеством. Сочинение Филострата служит лучшей иллюстрацией духовно-нравственных стремлений века. Во всем этом мистическом движении важный почин принадлежал Юлии Домне, и не она была причиной слабости того “синкретизма”, двигатели которого оказались лишь подражателями, компиляторами, неспособными вдохнуть новое творческое, зиждительное начало в позднюю античность.